"Лючия ди Ламмермур" в театре Ла Скала

Во время визита оркестра "Филармония" в Эдинбург в 1953 году Герберт фон Караян путешествовал к южным границам Шотландии, чтобы вобрать в себя атмосферу страны Вальтера Скотта, посетить дом писателя, создавшего историю о Ламмермурской невесте, изучить архитектуру и характерные оттенки природы и местности. В 1954 году Караян осуществил собственную постановку оперы Доницетти "Лючия ди Ламмермур" на сцене знаменитого театра Ла Скала с Марией Каллас в главной партии. Караян познакомился с певицей за два года до этого. Вальтер Легге как-то привёл её к нему за кулисы после спектакля "Кавалер розы", который прошёл под управлением Караяна. Две минуты взаимных комплиментов, в течение которых, по воспоминанием Легге, маэстро не мог оторвать глаз от огромного изумруда на шее Марии. Весной 1953 года, помня о желании Гирингелли заполучить Караяна для дирижирования итальянским репертуаром в Ла Скала, Легге передал ему маленький отрывок: конец второго акта оперы "Лючия ди Ламмермур", скопированного из полной записи, которую Каллас сделала для EMI во Флоренции под управлением Туллио Серафина. Караян засунул кассету в карман, как показалась Легге, довольно бестактно и с заметным недовольством. Но вскоре дирижёр уже звонил в библиотеку Ла Скала с просьбой доставить партитуру "Лючии" к нему в отель. Две вещи значительно повлияли на его решение заняться постановкой оперы: восхищение феноменом Каллас и воспоминания о триумфе Тосканини и театра Ла Скала с "Лючией ли Ламмермур" в Вене в 1929 году. Как и Тосканини, Караян верил в то, что музыка и сценическое движения неразрывно связаны. Легге предупредил: "Никаких килтов и кожаных сумок с мехом для Каллас". Но это и не приходило Караяну в голову. Он уже решил ставить оперу с минимумом обычных сценических средств, однако с использованием атмосферного освещения, центром которого будет Мария Каллас. Сначала певицу не обрадовала эта идея. Всепоглощающая тьма сцены (она была близорука и не видела ничего без своих очков), отсутствие визуальных эффектов и пыль старых тканей раздражали её.

Людям, которых она знала и уважала, которым доверяла, с ней было очень легко. Мария Каллас была абсолютным профессионалом своего дела. Узнать Караяна было не просто. Кроме того, он не всегда находил слова для выражения того, что он интуитивно угадывал в музыке. Но он был необыкновенно терпелив с Марией и завоевал её доверие. С самого начала Каллас верила ему во всём, что касалось музыки. Со временем она также поняла, что он — тот человек, который знает лучше всех режиссёров, с которыми ей доводилось работать до этого, что нужно сделать, чтобы позволить ей лучшим образом показать себя и своё искусство. Франко Дзеффирелли вспоминал: "Караян даже не пытался руководить. Он просто организовал всё вокруг Каллас. Сцену безумия она пела в круге света, как балерина, на фоне темноты. Ничего больше на сцене не было. Он позволил ей быть музыкой, абсолютной музыкой". Вечер премьеры, 18 января 1954 года, стал одним из самых поразительных в жизни Караяна. "Ла Скала в исступлении" , — гласил заголовок миланской La Notte. "Дождь из красных гвоздик. Четыре минуты оваций после сцены безумия". На сцене Каллас перевоплотилась в Лючию и разумом, и духом, что не было возможным в её двух студийных записях. Когда ей показывали поддельное письмо, написанное, чтобы подорвать её веру в любовь Эдгардо, она испытывала чудовищный шок. Мы слышим это в том, как Каллас произносит слова "Me infelice!... Ahi!... La folgore piombò!", и в последующем ларгетто, где она уже, кажется, выходит за пределы этого мира. За данным моментом не следует сцена безумия, однако именно здесь Лючия начинает терять связь с реальностью.

Насколько успех спектакля зависел от Караяна? Биографы Каллас — Ардойн, Кестинг, Скотт — высказывают совершенно противоположные мнения о спектаклях "Лючии", которые проходили с 1953 по 1956 годы (Шесть из них полностью или частично записаны). Трудно принять теорию Скотта о том, что Каллас не так уж нуждалась с Караяне, что "всё, что требовалась для её Лючии, — чтобы кто-то следовал за ней и обеспечивал единство оркестра". Вскоре после исполнения партии Лючии в Неаполе под управлением Молинари-Праделли в марте 1956 года Каллас писала Легге: "К сожалению, дирижировал не Караян. Я не могу слышать эту оперу без него. Скажите, что я скучаю по нему. Ужасно, что мы больше не работаем вместе — вы так не думаете?" Ритм, фразировка, использование дыхания — это было самое явное в глубокой связи Караяна с Каллас. Её собственное чувство ритма было потрясающим, что отмечал и дирижёр: "Это невероятно. Я говорил ей: "Мария, ты можешь отвернуться от меня и петь, потому что я знаю, что ты никогда не отступишь от партитуры ни на одну ноту". Об этом пишет Кестинг в своей книге о Каллас: "Караян, как говорила Каллас, умел "идти" за голосом. Но это значило не только "умный" аккомпанемент, оркестр, дышащий вместе с певцом, но и чувство времени, динамика, фразировка, что значит куда больше обычных технических деталей. Это может прозвучать банально, но это и организация времени через темп, который то сжимается, то ослабляется".

Lucia di Lammermoor - Sextet (La Scala, 1954)

Каллас и Караян ссорились только из-за одного — нехарактерной для него уступки — петь на бис знаменитый секстет. Это трудная сцена для сопрано, кроме того, за ней следует сумасшествие Лючии. Каллас была в ярости. Настолько в ярости, что как-то спела большую часть сцену безумия спиной к Караяну.

Lucia di Lammermoor - Mad Scene (La Scala, 1954)

Продолжение последовало несколько лет спустя в ресторане Париже. Михел Глоц организовал вечеринку, куда были приглашены Каллас, Онассис, Беркли и Караяны. Едва салфетки были разложены, а меню пролистаны, Каллас повернулась к Караяну и спросила: "А теперь скажите мне, что вы сделали тогда, когда я так злобно повернулась к вам спиной? Я знала, что вы умны. Но аккомпанемент был совершенен, и я решила, что вы не только гений, но и колдун". Караян ответил: "Это было очень легко. Я смотрел на твои плечи. Когда они поднимались, я знал, что ты берёшь дыхание, и это было для меня сигналом". Будучи сама чуть-чуть ведьмой, Каллас должна была понимать, что это был далеко не полный ответ.

Текст: по материалам книги "Herbert von Karajan - A Life in Music" by Richard Osborne