Анна Нетребко: "Главное – спеть так, чтобы запомнилось"

Эта певица не нуждается в представлении: Анну Нетребко обожают миллионы поклонников со всего света, а лучшие театры мира считают за честь увидеть ее на своей сцене. В интервью для Voci dell’Opera Анна рассказала о репертуарных планах на будущее, поделилась секретами исполнения некоторых партий, обсудила модные новинки и ароматы и раскрыла секрет своей удивительной молодости и красоты.

Как Вы считаете, техника оперного пения изменилась за последние 100-150 лет?

Честно говоря, я понятия не имею, какой была оперная техника 150 лет назад. Cлушая старые записи, очень сложно понять, как же певцы тех далеких эпох на самом деле пели. Я не могу сказать, что я большой фанат “старого“ звукоизвлечения, но повторюсь: мне тяжело судить, потому что, думаю, тогда и техника записи была совершенно другая. И сильное вибрато в голосах вызвано, скорее всего, особенностью звукозаписывающих аппаратов. Единственное, что я однозначно могу отметить, – это то, что тогда пели очень собранно, близко, слова были четкими и понятными …

Каких певцов Вы предпочитаете слушать на записи и каких певцов прошлого можете назвать Вашими кумирами?

Кумиров, я думаю, у меня уже в моем возрасте нет. Когда я была начинающей певицей, естественно, что все звезды, все Певцы с большой буквы были моими кумирами. Но я и сейчас их слушаю и очень многому учусь у них. Ну, какие певцы? Из сопрано, конечно, Тебальди, Каллас, Френи… Мне очень нравится Даниэлла Десси, Райна Кабайванска, Катя Ричарелли в чем-то. Из теноров? Конечно, Доминго, Паваротти…

Каллас, Паваротти, Кабалье и многие другие единогласно заверяли, что самая великая певица в истории оперы – это Роза Понсель. Как Вы относитесь к этому мнению?

Видимо, они знали, о чем говорят. Я не знакома с творчеством Розы Понсель, скажу вам честно. Но думаю, что раз такие великие вокалисты заявляли, что она лучшая, наверное, они правы. Я уверена, что она была великой, потрясающей, гениальной певицей. Очень жаль, что я ее не слушала: наверное, впечатлилась бы.

Когда Вы учите партии, Вы отталкиваетесь от каких-то записей и услышанных у других вокалистов интересных моментов? Или Вы предпочитаете исходить только из своего видения роли?

Вопрос очень сложный. Естественно, я слушаю разные интерпретации, но я всегда предпочитаю классическое исполнение – канонические записи Тебальди, Каллас. Эти певицы обладали настоящей вокальной техникой и музыкальностью, они работали с великими дирижерами, которые действительно знали, как правильно исполнять музыку. Сейчас это, к сожалению, утрачивается.

Но я хотела бы сказать насчет записей… Записи – это очень неоднозначное явление. Та же гениальная Мария Каллас, которую я очень-очень люблю, была хитрой женщиной. Одно дело послушать ее записи в студии, где она поет-напевает – красиво, здорово… Но это никакого отношения не имеет к ее “живым” работам на сцене в спектакле. Слушать студийные записи – это замечательно, но... Для нас, певцов, которые действительно хотят научиться петь, важно слушать “живые” спектакли. Это я и делаю. Я сравниваю разные версии, я пытаюсь понять, что там, как, какие нюансы, вижу, где трудности, где проблемы, над чем нужно больше всего работать. Возвращаясь к Каллас, скажу, что, конечно, я люблю ее “живые” спектакли более раннего периода. То, что она впоследствии так резко потеряла вес, на мой взгляд, сказалось и на голосе. Я сравниваю ее записи 1949-го, 1950-го, 1952-го года с ее более поздними выступлениями и слышу разницу. Та громогласная “труба“, что звучала на всем диапазоне, то, как она невыразимо щедро отдавала свой голос в записях “Аиды” или “Трубадура” из Мексики – это, конечно, ни с чем не сравнимо. Но, несомненно, записи, сделанные в студии, тоже потрясающие, и там тоже есть чему поучиться. Да и просто для слуха это замечательно.

Недавно в ваш аккаунт в Instagram Вы выложили пост о том, что Тоска слишком истерична для Вас, что Вам трудно ее полюбить. С чем связано такое отношение к этой героине?

Я думаю, она не только для меня истерична. Но это мое мнение, я не хочу ни в коем случае его никому навязывать, поскольку это любимая опера миллионов людей. Мне в целом нравится “Тоска“, но, на мой взгляд, эта опера немножко “китчовая“, особенно по сравнению с другими операми Пуччини – например, с “Манон Леско”, которую я считаю лучшим его творением и которая, на мой взгляд, ни в какое сравнение не идет с «Тоской» по музыке, по драме…

Флория Тоска? Ну, как вам сказать… Я никогда не была особым фанатом этого персонажа. Конкретно ее музыка не вызывает у меня каких-то таких чувств. Мне нравится музыка Каварадосси, я в восторге от персонажа Скарпиа и всего, что с ним связано... Он действительно вызывает жуть и ужас. Несмотря на это, над Тоской я буду работать. Постараюсь сделать свою героиню убедительной. Знаете, в опере меня поразил момент, где она комментирует актерскую игру Каварадосси. Когда он падает, когда его застрелили, она говорит: “Ecco un artista!” Эта фраза меня просто убила. Раньше я как-то на нее не обращала внимания, когда смотрела оперу много раз, и тут вдруг, когда я стала изучать либретто, нашла эти слова и думаю: “Господи-боже, какой ужас. Зачем?” Говорю: “А можно не петь? Можно на этой фразе отвернуться и как будто меня не слышно?” Нет, нельзя. Ну, это какие-то мои личные заморочки, ничего страшного, будем работать…

Какие героини из тех, что Вы пели, Вам нравятся больше всего? Вы уже сказали, что питаете особую нежность к Манон Леско…

Что касается “Манон Леско“, мне очень нравится музыка. Она гениальная в этой опере. Кстати, я много исполняла “Манон” Массне, где героиня другая. Она нехорошая женщина. Четыре акта играть нехорошую женщину и только один маленький акт, чтобы извиниться за все, что она делала, я считаю, недостаточно.

Какие героини у меня любимые? В принципе, все партии, которые я исполняю. Я люблю всех своих героинь, они замечательные.

Только Тоска составляет исключение пока?

Я думаю, что, конечно, Тоску я тоже полюблю. Я буду петь ее очень много, ведь у меня контракты практически во всех театрах мира на “Тоску“. Все хотят ее увидеть. Думаю, что я все сделаю так, как нужно.

Не так давно Вы перешли на крепкий драматический репертуар. Вы собираетесь петь Тоску, уже исполнили Аиду, Мадлен де Куаньи, Адриану Лекуврер... Какие еще драматические роли у Вас в планах?

Много. В ближайшее время спою “Тоску”, в следующем году у меня “Сила судьбы” Верди с Паппано, которая, однако, я считаю, предназначена для более спинтового сопрано… Но маэстро Паппано сказал, что хочет сделать эту партию со мной. А раз дирижер, зная и слыша мой голос, придерживается такого мнения, значит, у него есть на это основания. Я с удовольствием буду с ним работать.

Также мне предстоит “Саломея” Штрауса. Наконец-то уговорили меня! Но опять же я сказала, что немецкий текст не выучу наизусть… Это очень трудно. Партия, конечно, потрясающая. Саломея написана высоко, что для меня большой плюс, потому что, например, Мадлен де Куаньи – очень низкая партия, и, когда я ее пела, мне приходилось напрягаться, чтобы озвучить первую октаву, в которой написано практически все. Я могу это делать, но это не есть мое любимое занятие. Я все-таки предпочитаю партии повыше.

На самом деле, знаете, у меня скоро будет концерт в Концертном зале имени Чайковского, где я постараюсь вернуться в легкий репертуар. Я могу убрать половину своего звука и облегчить свой голос “обратно”, мне на это нужно немножечко времени – может, недели две, и я запою опять таким голосом, который у меня был раньше. Правда, “Лючию” петь больше не могу – у меня больше нет “ми-бемоля“, как и “ре-бекара“... Однако я могу опять исполнять Адину и прочие легкие партии, но мне это неинтересно! Это пройденный этап, и мне нравится то, что я сейчас делаю.

Собираетесь ли Вы петь Турандот?

Да. Это точно. На самом деле, никакого шока это вызывать не должно. Эта партия написана для такого же сопрано, которое исполняет роль Лю. Что там действительно есть крепкого, это последний дуэт, который Пуччини не писал, поскольку на тот момент уже отошел в мир иной. Сама по себе партия Турандот не крепкая, в том числе выходная ария “In questa reggia”, где нет насыщенного оркестра, который надо “перекрывать“. А то, что в конце XX века появились две такие потрясающие сопрано, как Гена Димитрова и Эва Мартон, ставшие эталонными исполнительницами этой партии (и Мария Гулегина, кстати, тоже), вовсе не значит, что все остальные сопрано не могут петь Турандот…

Сопрано очень боятся этой партии…

Я вам скажу, почему они боятся. Для чисто драматического сопрано эта партия высока, там много нот “ля”, “си-бемоль”, “до”… Это достаточно трудно петь, поэтому ощущение такое, что она выходит и орет. Ничего подобного, она не должна кричать – ведь она принцесса. Эту партию надо петь. Очень многие сопрано ее пели, и ничего.

Даже Клаудия Муцио пела Турандот, хотя была лирическим сопрано…

Мне лично ее петь удобно. Я на ней вообще распеваюсь.

Anna Netrebko – In questa reggia (Turandot)

Говоря о крепких партиях, хотелось бы узнать… А Вагнера Вы будете петь?

Нет, за Вагнера я больше не собираюсь браться, несмотря на то, что это мой любимый композитор. Его музыка вводит меня в состояние транса. Вагнер, Бриттен, те композиторы, которых я не пою, у меня самые любимые. Для моего голоса у Вагнера ничего особого нет. Сента в “Летучем голландце“? Ну зачем мне ее петь? Ее могут замечательно исполнить миллионы других сопрано. Эльзу я спела, потому что давно мечтала об этом, потому что это самая лирическая партия Вагнера, и она более… итальянская, чем другие его роли. Я ее очень люблю и через год повторю в Байройте. Другая роль, которая мне очень нравится у Вагнера и которую бы я с удовольствием спела, но которую вряд ли потяну, – это Изольда. Все остальные же партии написаны для более массивного голоса, так что зачем мне туда лезть? Я лучше посижу в зале и послушаю.

Вы начали “тюдоровский цикл” Доницетти, исполнив “Анну Болейн”. Закончите ли Вы его?

“Тюдоровский цикл” мы начали и закончили. Хватит, спасибо. “Анна Болейн” – это кошмар.

Это же самая трудная опера из цикла?

Да, она действительно самая трудная. Ее поэтому никто и не поет. И правильно делают. Она сильно разрушает голос, если вы не прирожденная драматическая колоратура.

Как Беверли Силлз?

Да, Беверли Силлз была такой. Ее исполнение, на мой взгляд, эталонное. Конечно, она не пела, как написал Доницетти. То, что сделала Беверли Силлз, а также Джоан Сазерленд, – это совершенно другой поход к роли: они обе привнесли в эту партию дополнительные колоратурные орнаменты. Ведь партия Анны Болейн очень низкая, она даже ниже, чем партия Джованны Сеймур: там никаких “ми-бемолей” и запредельно высоких нот… А вот когда мы исполняли “Анну Болейн” в Вене, то пели так, как написал композитор. И Мария Каллас тоже исполняла ее так, как она была написана.

А что насчет “Марии Стюарт“ и “Роберто Девере“?

“Мария Стюарт”? Я уже прошла этот этап, зачем мне это петь? А вот “Роберто Девере”… Опять же я не думаю, что потяну такую оперу. Я недавно посмотрела Сондру Радвановски, которая потрясающе ее исполняла в Метрополитен. Мне кажется, я не смогу так, как она… Также Эдита Груберова в этой партии очень меня впечатлила. Вообще, чтобы петь этот репертуар, надо все отложить и заниматься только им. У меня пока таких амбиций нет – мне нравится “Адриана Лекуврер” и другие роли подобного плана. Кстати, у меня впереди – “Набукко” и “Бал-маскарад”.

К слову о трудности… Вы сказали, что партии Анны Болейн и Елизаветы в “Роберто Девере” чрезвычайно трудны. А как же Абигайль, которая считается одной из самых сложных ролей для сопрано?

В “Набукко” – вердиевская колоратура, и после “ Макбета“ я знаю, что там делать. Над ней, конечно, тоже надо много работать, но это не доницеттиевская колоратура, которая должна быть легкой и почти воздушной. Это совершенно другая вокальная техника. Мне на данный момент моей жизни ближе вердиевская колоратура, потому что я занимаюсь ею сейчас – у меня очень много “Макбетов”. Леди Макбет – одна из любимых моих партий, мне она очень удобна, я с ней легко справляюсь, и она держит меня в правильной вокальной форме.

Если говорить о Верди, то как насчет “Дона Карлоса”?

Я над ним раздумываю. Опера “Дон Карлос”, как и “Сила судьбы”, написана для спинтового сопрано, а я все-таки стараюсь держаться за колоратурные вещи, вроде “Макбета” и “Трубадура”. Я пока не хочу “опускаться“ на спинтовый звук, пока я осторожна с этим. Но эта партия у меня есть в планах. Правда, она требует очень сильного дыхания, насыщенной середины, и верха должны быть массивные. Это лично мое мнение, ведь было много певиц, которые пели легче и звучали прекрасно.

Ну вот Монсеррат Кабалье, например…

Кабалье – вообще умница, она абсолютно все пела своим голосом. – и Турандот, и Лючию... Пела своим хорошим, красивым, собранным, но совсем небольшим голосом. Правда, когда надо, он звучал убедительно, потому что она пела правильно.

Все знают Вас как замечательную драматическую актрису… Что важнее – музыкальный текст или драматическая составляющая роли? Можно ли пренебречь музыкальным текстом ради достижения бóльшей выразительности?

Нет. Пренебрегать музыкальным текстом нельзя, и любой хороший дирижер скажет вам то же самое. Конечно, во время спектакля может случиться всякое: пауза может затянуться, может не получиться какая-нибудь верхняя нота – бывает все. Когда после серии спектаклей роль “расхлябывается”, особенно “Адриана Лекуврер”, где много вздохов и вскриков, все это надо забывать и возвращаться к музыкальному тексту. Иначе можно прийти к дурновкусию, штампам.

Вот, кстати, “Тоска” для меня полна безобразных штампов. Эти крики, эти вопли, неправильный ритмический рисунок, слова, которые певцы коверкают, как привыкли… Это все непозволительно. Надо учить партию так, как написал композитор, и в этом искать свою экспрессию. Раз он написал так, значит, так нужно. Старайся, как хочешь, но найди свою экспрессию в этом.

Это очень хороший совет. А как Вы считаете, крепкое сопрано должно иметь трель и подвижность? Есть певицы – не будем сейчас вспоминать их имена – которые берутся за такие чисто колоратурные партии, как, например, Имоджена в “Пирате” Беллини, но при этом эти певицы не имеют ни подвижности, ни трели…

Я считаю, что трель обязательна должна быть. Могу сказать, что у меня настоящая трель появилась только тогда, когда я перешла на крепкий репертуар. Потому что трель – она от правильного дыхания и правильного пения, ее можно научиться петь. Что касается колоратур, то смазанные пассажи, конечно, никому не нужны, но иногда, если поет действительно крепкое сопрано с красивым голосом, ей это можно простить. Я, например, иногда могу это простить Ренате Тебальди. У нее не было особой подвижности, но она роскошно пела… даже “Травиату”. К слову, “Травиату” сейчас поют в основном легкие сопрано, пятьдесят лет назад этого не было.

Anna Netrebko – Sempre libera (La Traviata)

Кстати, насчет нюансов и видения роли. У той же Кабалье, например, часто возникали споры, как что нужно петь. И очень часто она делала так, как хотела. А у Вас возникают споры с дирижерами, когда Вы хотите сделать что-то свое, а Вам запрещают?

Знаете, не очень часто возникают… Конечно, у меня есть свое собственное видение, но, как я вам уже сказала, я очень внимательно и осторожно отношусь к тексту и чаще всего делаю то, что говорит дирижер. Если у меня не получается, то я прямо говорю, что мне неудобно, мне нужно там-то взять дыхание и т.д. Кстати, очень часто дирижеры просят петь фразы на одном дыхании, а это для меня не всегда легко. Когда я пою в верхней части диапазона, мне все удается, я могу петь долго, не “обновляя” дыхание. Внизу – в меньшей степени. И чаще всего я договариваюсь с дирижерами, у меня нет с ними особых проблем, мы находим общий язык. Они тоже видят мои возможности.

Теперь вопрос более глобальный. Вы наверняка осознаете, что Ваше имя постепенно уже встает в один ряд с именами таких певиц, как Каллас, Кабалье… Как Вы относитесь к славе?

К славе я никак не отношусь. Когда обо мне говорят хорошие вещи, мне приятно, но все равно. Плохие – неприятно, но тоже все равно. Самое главное для меня – не то, встану ли на одну ступень с великими. Самое главное для меня – спеть так, чтобы это запомнилось, чтобы люди спустя много лет говорили: “А я слышал, как она пела – это отличается от остального”. Для того чтобы так петь, надо очень много работать. Не только вокально – нужно думать головой, слушать и понимать музыку, знать, как строить музыкальные фразы. Сейчас над этим почти никто не работает. Нам приходится самим это делать, вникать… Я очень долго работала над Аидой, и пока что она вместе с Анной Болейн для меня является одной из самых сложных партий.

Аида очень сложна. Я долго пыталась понять, слушая спектакли, почему все сопрано спотыкаются в третьем акте. Третий акт – это камень преткновения для певиц с любыми голосами. Верди очень жестоко поступил со своей рабыней. Сложна в третьем акте не только ария у Нила, после нее моментально идет очень драматичный дуэт с баритоном, который надо петь “внизу”, а сразу после этого ты должна подняться на “Лючию де Ламмермур” – на ноты “фа, “фа-диез”, “соль” на piano. “Là tra foreste vergini” все певицы поют фальшиво. И я не могла понять, почему так.

Эти ноты надо выстраивать отдельно, будто другим голосом. К подходу на верхнее “до” в “O cieli azzurri” должно открыться что-то совершенно особое в голосе, потом оно должно “закрыться”, “опуститься” обратно на дуэт с баритоном и “подняться” опять. Дуэт с тенором – это дуэт на выживание. Помимо невероятно высокой тесситуры, там еще есть текст, который нужно произнести. Когда я работала с Мути над “Аидой”, он говорил: “Мне плевать на звук, мне нужен текст!” Не знаю, как я это пела, но я произнесла текст… Я поняла одну важную вещь насчет “Аиды”: в третий акт нужно входить “со смелым сердцем”, как говорили в былинах, иначе ничего не получится. Если в вас есть какая-то доля сомнения или неуверенности, это конец.

Анна, Вы так замечательно рассказываете об особенностях партий. Вы планируете преподавать вокал в будущем?

Нет! Я понятия не имею, как это делать. Вот у меня был мой педагог, Тамара Новиченко, она сказала мне, как петь, и была права. Надо петь на дыхании и в резонатор, освободив челюсть… Все остальное – это уже твоя собственная работа. Педагогом надо быть от Бога. Если у тебя этого нет, то заниматься этим нельзя ни в коем случае. Если у тебя есть твой собственный опыт, его очень сложно передать: нужно четко знать, как научить певца. Причем певцы могут быть абсолютно разные, а система должна быть одна. И нужно объяснить каждому, как это сделать. В этом плане Тамара Новиченко – большой профессионал.

А Вы сейчас общаетесь с Тамарой Дмитриевной?

Я ее иногда вижу, когда приезжаю в Санкт-Петербург, но общаемся мы очень редко. Помню, когда я поступала в консерваторию, было три педагога, которые хотели меня взять. Одна из них была известной певицей, но я тогда подумала… У известной певицы хороший голос, но я не уверена. А вот у Новиченко из десяти певиц восемь поют. Значит, она меня научит петь, так что пойду к ней. И сделала правильный выбор.

Ваши поклонники знают Вас не только как прекрасную певицу, но и как красивую женщину… Вы очень много работаете, как Вам удается так прекрасно выглядеть?

Первое, что хочу сказать, – я никогда в жизни не делаю уколов и прочих процедур. Я не особо слежу за собой: не хожу в спа и салоны, ненавижу делать маникюр, массажи, маски… Понятное дело, что когда мне нужно выглядеть хорошо, ко мне приходит стилист, но сверх этого я ничего не делаю. Я ем, что я хочу, не приемлю диет. На самом деле, я очень устаю… Надо отдыхать. Надо как-нибудь просто остановиться на месяц и уехать на Мальдивы или еще куда-нибудь, последить за собой…

Единственное, что я делаю, – это колю в руки специальные капельницы, которые очищают кровь и вливают туда витамины, поддерживающие организм. Это все, что я могу себе позволить на данный момент времени. Но, конечно, отдыхать нужно! Думаю, я бы выглядела лучше, если бы отдыхала больше и не пела бы постоянно “Манон Леско”… Это партия, которая просто убивает. Чем больше ее поешь, тем короче твой вокальный век. Поэтому, молодые певицы, “Манон Леско” петь не надо! Пойте Джильду в “Риголетто”.

Вы всегда очень интересно одеваетесь. У Вас есть любимый модный дом?

Нет, такого нет. Я очень увлекаюсь модой, и любимых брендов у меня очень много. В этом сезоне я, наверное, больше всего люблю Gucci: у них очень удачные коллекции. Также я очень люблю Balenciaga. А вот Louis Vuitton в последнее время мне не очень нравится: в этом сезоне их одежда для меня не очень удобна, я не люблю перетянутость. Еще я очень люблю Dior и Chanel, но это слишком дорого, поэтому обычно я все же предпочитаю что-то “полояльнее”. Я люблю смешивать стили: как видите, я всегда одеваюсь очень неординарно, странно, люди не понимают. Я люблю современных авангардных дизайнеров, мне нравятся вещи oversize, безумные шапки… Я не люблю классический стиль, никогда не одеваюсь “с иголочки”. Мне всегда надо что-то покреативнее.

А какой Ваш любимый парфюм?

Их много, я их меняю все время. Сейчас мой самый любимый, наверное, – это Aedes de Venustas. Для меня главное – чтобы мой парфюм был уникальным, чтобы им пахла только я.

Хочется спросить Вас о Вашей семье. При такой занятости Вы, тем не менее, успеваете заботиться и о муже. В чем секрет Вашей гармонии? Когда видишь вас вместе, кажется, что вы созданы друг для друга.

Мы с мужем абсолютно разные люди во всем: у нас разные интересы, разные приоритеты, но в чем-то мы, видимо, сходимся... Нам хорошо вместе энергетически. Мы встретились, когда были взрослыми, солидными людьми, уже закончились все эти юношеские “трепыхания”, простите за такое слово. Хочется чего-то более серьезного – и мне, и ему, мы знаем ценности жизни, мы понимаем, что важно, понимаем значимость семьи, ответственность. Он большой молодец: он так работает! Все, чего он добился за эти два года, он абсолютно заслужил.

Для Вас семья – самое главное в жизни?

Да. Ведь профессия когда-то закончится. Я не хочу стать одинокой, несчастной дивой, которая только и делает, что вспоминает свои былые успехи: я о них вообще не думаю. Записи свои не слушаю: ну было и было – замечательно… Профессия – это прекрасно, но это не все. И я очень рада, что это поняла.

Фотографии в "Мэрриотт Аврора": Тарас Трушкин