Сценический секрет Лео Слезака

Сегодня я расскажу о знаменитом в начале ХХ века певце и киноактере. Его звали Лео СлЕзак (ударение в фамилии на е). Выдающийся певец, тенор, звезда Венской оперы, он прославился еще и как писатель. Обладатель потрясающего чувства юмора, Слезак в финале своей карьеры написал мемуары. Современники сравнивали их с лучшими произведениями Марка Твена и даже с шедевром Джерома К. Джерома «Трое в лодке». Таков был его стиль. И это было действительно очень смешно. Мемуары эти имели такой успех у читателя, что по настоянию публики Слезак написал и издал еще несколько подобных книг, также пользовавшихся фантастическим успехом.

Но сегодня я расскажу про еще одну страсть певца – он очень любил покушать! Летом 1914 года Лео Слезак приехал на гастроли в Россию. Он начал с Кисловодска. Почему с Кисловодска? Лето, пора отдыха, город-курорт переполнен самой изысканной столичной публикой, ему обещаны огромные гонорары, достойные партнеры, интересный гастрольный репертуар… Не знаю, планировалось ли затем посещение Москвы или Петербурга, но, как известно, вскоре началась Первая мировая война, и, чех по происхождению и австрийский подданный, Слезак вынужден был покинуть Россию. Жаль, что его не услышала публика Большого и Мариинского театров! Но сегодня не об этом. Сегодня – о насчет поесть.

Встречая именитого иностранного гастролера, администрация кисловодского театра была несколько смущена. Дело в том, что к этим годам Слезак был уже довольно полноват. Точнее, он был толстый, а, говоря совсем откровенно, у него был огромный живот! «Господи! Как же он будет петь героев-любовников-то?» – подумал, увидев его, режиссер Николай Николаевич Боголюбов, который должен был ставить спектакли с его участием. К тому же, Слезак был богатырского телосложения и высокого роста и напоминал никак не оперного певца, а, скорее, циркового борца или тяжелоатлета. Плюс огромный живот. Но – приходилось считаться со шлейфом его славы в Европе и Америке.

И вот, прибыв в театр перед спектаклем, Боголюбов подошел к гримерке Слезака, намереваясь пригласить того осмотреть сцену. В тот вечер шли «Гугеноты» Джакомо Мейербера. Сюжет – средневековая Франция, события перед Варфоломеевской ночью. Боголюбов знал, что со Слезаком ездит его жена, выполняющая одновременно обязанности его гримера, костюмера, парикмахера и т. д., что, конечно, было очень удобно. Дверь гримерки отворилась и … Боголюбов замер!! «Передо мною был рыцарь-гугенот – высокий, стройный, смуглый, с черными усиками и небольшой бородкой. Слезак в своем фиолетовом костюме (он возил костюмы с собой) как бы сошел с картины. Как же он смог так изменить свою фигуру?»

«Пел Слезак изумительно. Для его исключительного голоса не было, казалось, пределов, – низкие ноты баритонального тембра, верхнее си и высочайшее ре-бемоль в последнем акте «Гугенотов» давались певцу легко и свободно. Слезак пел с лучшими дирижерами мира, оттого музыкальная и ритмическая сторона партии были строго академичны и неуязвимы. В голосе Слезака не было столько металла, как у Карузо, но его звук, матовый и широкий, производил на меня такое впечатление, будто по лицу кто-то водил ласково и ритмично куском шелкового бархата», – пишет Боголюбов в своих воспоминаниях.

Но режиссерская профессия не давала Николаю Николаевичу покоя, он мучился вопросом – как же так, где же вчерашний живот? Он же не мог его ни отрезать, ни спрятать? Ночь Боголюбов не спал, он не мог понять – разве может быть такое, чего не может быть никогда? Прошло несколько дней.

Далее предоставим слово самому Николаю Николаевичу. Вот фрагмент его воспоминаний «60 лет в оперном театре»: «Мою режиссерскую от гримуборной Слезака отделяла наглухо забитая дверь с замаз�